![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
vkr_ov"...даже самый поверхностный взгляд на историю частной собственности в Европе приводит к мысли, что происхождение собственности, как правило, не имеет никакого отношения к понятиям справедливости и законности.
Это обстоятельство хорошо известно экономистам, на него же опирались и идеологи разгосударствления советской собственности: не важно, как приобретена собственность, важно, что после этого она поступает в оборот рынка. Кто эффективно будет ею распоряжаться, тот сумеет ее сохранить, кто нет — ее все равно потеряет. Справедливость рынка компенсирует несправедливость первоначального распределения.
Постоянные споры о качестве приватизации и «вине Чубайса», как представляется, уводят нас в сторону от самого важного вопроса. На самом деле нелегитимность собственности в глазах общества связана не только и не столько с «родовым грехом» ее первоначального распределения, но именно с тем, что перехода ко второму этапу — справедливому, легальному обращению собственности на рынке в условиях свободной конкуренции — не произошло.
Либеральная концепция подразумевала, что, получив собственность, новые собственники будут впоследствии подотчетны правилам рынка и справедливой конкуренции. В действительности получилось нечто обратное. Наличие собственности давало доступ к правам более широким, чем были у тех, у кого собственности не было. У кого больше собственности — у того больше и прав. Это не рынок в прямом смысле, но рынок «баронов», которые и распоряжаются собственностью, и устанавливают правила игры — правила дальнейшего перераспределения ресурсов и прибылей.
Если неравномерное распределение собственности есть несправедливость, то неравномерное распределение прав в зависимости от масштабов захваченной собственности — двойная несправедливость. Именно в этот момент приватизация превращается в представлении населения в грабительскую и вопрос о первоначальном распределении выходит на первый план. В этом смысле надо признать, что лозунг «не допустить пересмотра итогов приватизации», взятый на вооружение либеральными партиями в конце 1990-х, был и нереализуем, и не верен по смыслу. Для большинства людей это означало сохранение на рынке фактического правового неравенства, декларацию неприкосновенности этого неравенства.
Собственно, именно так происходило становление института частной собственности и в Европе. Рынок баронов трансформировался в цивилизованный рынок, а право обладания как право силы трансформировалось в институт собственности лишь тогда, когда собственники были лишены политических привилегий. Рыночное равноправие (равная подотчетность законам) и стало той компенсацией, которая легализовала права собственности в глазах общества.
Прямо противоположным образом развивались события в России. Под мантру о «несправедливой приватизации» и под видом исправления этой несправедливости собственность баронов была лишена неприкосновенности и бароны были обращены в вассалов. В результате феодальный рынок баронов трансформировался в путинскую эпоху в рынок «ярлыков» — раздаваемых политических привилегий на обладание той или иной собственностью или квазисобственностью. Форма обладания не имеет здесь особого значения, потому что основным свойством обретаемого вместе с ярлыком ресурса является возможность извлекать с его помощью гарантированную прибыль. Ибо кому, скажите, нужна не-собственность, которая к тому же не приносит прибыли?
Иными словами, нанеся удар по неглавному недостатку прежней системы (несправедливость первоначального распределения), новая система поставила во главу угла ее главный недостаток — неравноправие, т. е. возможность нерыночного перераспределения общественного богатства под видом рынка.
Мы не сможем обеспечить становление института частной собственности, пока не сделаем решительный шаг в сторону рыночного равноправия. В сторону укрепления правил рынка, справедливой конкуренции, независимого арбитража. Мы не решим проблему защиты частной собственности никакими новыми приватизациями, декретами, законами, пропагандистскими ухищрениями, пока не укрепим рынок, не защитим конкуренцию. И наоборот: защита конкуренции и рыночного равноправия и есть укрепление института частной собственности. Ибо справедливый рынок и есть то, что превращает награбленное в частную собственность. Это и есть формула общественного договора".
Это обстоятельство хорошо известно экономистам, на него же опирались и идеологи разгосударствления советской собственности: не важно, как приобретена собственность, важно, что после этого она поступает в оборот рынка. Кто эффективно будет ею распоряжаться, тот сумеет ее сохранить, кто нет — ее все равно потеряет. Справедливость рынка компенсирует несправедливость первоначального распределения.
Постоянные споры о качестве приватизации и «вине Чубайса», как представляется, уводят нас в сторону от самого важного вопроса. На самом деле нелегитимность собственности в глазах общества связана не только и не столько с «родовым грехом» ее первоначального распределения, но именно с тем, что перехода ко второму этапу — справедливому, легальному обращению собственности на рынке в условиях свободной конкуренции — не произошло.
Либеральная концепция подразумевала, что, получив собственность, новые собственники будут впоследствии подотчетны правилам рынка и справедливой конкуренции. В действительности получилось нечто обратное. Наличие собственности давало доступ к правам более широким, чем были у тех, у кого собственности не было. У кого больше собственности — у того больше и прав. Это не рынок в прямом смысле, но рынок «баронов», которые и распоряжаются собственностью, и устанавливают правила игры — правила дальнейшего перераспределения ресурсов и прибылей.
Если неравномерное распределение собственности есть несправедливость, то неравномерное распределение прав в зависимости от масштабов захваченной собственности — двойная несправедливость. Именно в этот момент приватизация превращается в представлении населения в грабительскую и вопрос о первоначальном распределении выходит на первый план. В этом смысле надо признать, что лозунг «не допустить пересмотра итогов приватизации», взятый на вооружение либеральными партиями в конце 1990-х, был и нереализуем, и не верен по смыслу. Для большинства людей это означало сохранение на рынке фактического правового неравенства, декларацию неприкосновенности этого неравенства.
Собственно, именно так происходило становление института частной собственности и в Европе. Рынок баронов трансформировался в цивилизованный рынок, а право обладания как право силы трансформировалось в институт собственности лишь тогда, когда собственники были лишены политических привилегий. Рыночное равноправие (равная подотчетность законам) и стало той компенсацией, которая легализовала права собственности в глазах общества.
Прямо противоположным образом развивались события в России. Под мантру о «несправедливой приватизации» и под видом исправления этой несправедливости собственность баронов была лишена неприкосновенности и бароны были обращены в вассалов. В результате феодальный рынок баронов трансформировался в путинскую эпоху в рынок «ярлыков» — раздаваемых политических привилегий на обладание той или иной собственностью или квазисобственностью. Форма обладания не имеет здесь особого значения, потому что основным свойством обретаемого вместе с ярлыком ресурса является возможность извлекать с его помощью гарантированную прибыль. Ибо кому, скажите, нужна не-собственность, которая к тому же не приносит прибыли?
Иными словами, нанеся удар по неглавному недостатку прежней системы (несправедливость первоначального распределения), новая система поставила во главу угла ее главный недостаток — неравноправие, т. е. возможность нерыночного перераспределения общественного богатства под видом рынка.
Мы не сможем обеспечить становление института частной собственности, пока не сделаем решительный шаг в сторону рыночного равноправия. В сторону укрепления правил рынка, справедливой конкуренции, независимого арбитража. Мы не решим проблему защиты частной собственности никакими новыми приватизациями, декретами, законами, пропагандистскими ухищрениями, пока не укрепим рынок, не защитим конкуренцию. И наоборот: защита конкуренции и рыночного равноправия и есть укрепление института частной собственности. Ибо справедливый рынок и есть то, что превращает награбленное в частную собственность. Это и есть формула общественного договора".
Но в отличие от баронов рынка, мечтавших о настоящей собственности и теоретически способных дозреть до подобного компромисса, янычары и владельцы ярлыков к нему, разумеется, не способны. Что останется от янычара, сдавшего свою саблю, — шаровары? Что останется у владельца ярлыка, когда тот будет аннулирован, — только унижение, через которое пришлось пройти, чтобы ярлык получить.
Эта неспособность, однако, не отменит главного общественного запроса новой эпохи. Главным вопросом ее будет не вопрос о частной собственности, а вопрос о рыночной справедливости. Этот вопрос и станет, видимо, главным триггером социально-политического кризиса, а скорее — серии кризисов, которая предстоит нам в новом историческом цикле. И если нам удастся в результате сделать шаг в направлении реального рыночного равноправия, то вопрос о частной собственности начнет решаться сам собой.
Полностью: http://clck.ru/LptW
